 |
|
Краевская И. Забвению не подлежит: Книга памяти жертв политических репрессий Омской области. Администрация Омской области. Омск, 2002. Т.6: Н-П.
Чем дальше нефтяники, буровики и дорожники углубляются в тарскую тайгу, тем чаще заходит речь о Кулае, месте ссылки жертв коллективизации 30-х годов. Недавно рабочие одного из карьеров наткнулись на человеческие кости, и группа ученых и писателей обратилась в областную администрацию с просьбами – убедить нефтяников обойти стороной места массовых захоронений, увековечить память людей, прошедших ад кулайской ссылки. Памятник на Кулае поставлен.
А вот что касается захоронений, - дело обстоит сложнее. Хотя дорожники протянут мощную бетонную трассу приблизительно в двух с половиной метрах от места, известного многим как крупное кладбище спецпоселенцев, на самом деле кости здесь можно встретить повсюду. Чтобы это понять, надо знать, что же на самом деле представлял из себя Кулай.
Коллективизация, то есть объединение мелких частных хозяйств, а по сути отъем собственности у более зажиточных крестьян в пользу бедноты и активистов, в Омском округе проходила медленнее, чем в других. В 1927 году на заседании в ЦК ВКП(б) омичи были заслушаны по этому поводу. А 26 января 1928 года в наш город прибыл сам Сталин. В Омске он пробыл всего один день. Провел секретное заседание бюро Омского окружного комитета большевиков. Что происходило на том заседании – неизвестно, не сохранилось даже стенограммы. Однако после отъезда Сталина полетели головы местных партийных, советских и хозяйственных руководителей, а число колхозов стало стремительно увеличиваться. Рука об руку с коллективизацией пошло и раскулачивание, ведь никто не хотел добровольно расставаться с тем, что нажито потом и кровью. Вот недовольных и отправляли за болота на Кулай.
Кулай – это не лагерь и не тюрьма. Потому что здесь не было зековской колючки и вертухаев на вышке. Во время первой высылки, в середине марта 1930 года, здесь не было ничего. Ни построек, ни дорог. Глухая тайга, окруженная непроходимыми болотами. Хочешь – беги. До ближайшего населенного пункта, хутора Калинин, десять верст. А только их не пройти – на единственной тропке, положенной в топи на так называемой Базе, поставили здание спецкоммендатуры. Ее не минуешь.
Раскулаченных, преимущественно крестьян из южной степной зоны, гнали сюда обозом. На каждую семью разрешили взять одну лошадь и телегу, в которую должно было уместиться все: семья, дорожная снедь и запас вещей. Им сказали: все необходимое, а также часть своих вещей вы получите, прибыв на место.
Супруги Каратаевы из Тары, возвращавшиеся от батюшки из Унары и встретившие по дороге обоз со ссыльными, вспоминали: -Колонна растянулась на два с лишним километра. Дорогу так разбили, что двигались по ней с трудом. По краям ехала верховая охрана. Не дай бог, кто-нибудь из местных попробует передать несчастным кусочек хлеба или яичко. Охрана гоняла плетками. О масштабах Кулайской ссылки можно только догадываться. Известно что первой партией туда было отправлено 2790 хозяйств – это 8891 человек. Правда, настоящих богатеев, по воспоминаниям очевидцев, на Кулае никто не видел. Говорят, они откупались от коммунистов золотом.
Из воспоминаний Ефросиньи Кучер (в замужестве Ехлаковой ):
-Мы жили в Новоуральском. В семье было десять человек. Брат вместе со своей семьей жил с нами. Отец с братом были хорошо образованные по тем временам, работящие. Они и в деревенскую коммуну пошли, не особенно упираясь. А куда было деваться? Вот брат с отцом вывели какой-то очень хороший сорт пшеницы, оставили его для посева. А тут набежала деревенская голытьба, весь дом вывернули наизнанку, забрали и новую пшеницу, и миски со сковородками, и даже наши теплые детские вещи вытряхнули. Отправили в ссылку полураздетыми. Мне тогда было 10 лет, отец меня особенно берег, надеялся: разберутся и нас отпустят.
До Кулая кто-то добирался месяц, а кто-то и того больше. К концу пути, как правило, съедались все запасы, взятые из дома, и теплилась надежда, что на месте накормят и хоть как-то обустроят.
Концом пути была поляна, окруженная осинником. Их, участников первой высылки, впоследствии так и называли «подосиновиками», брошенными под осиной. Чтобы хоть как-то выжить, поселенцы стали строить шалаши из ветвей. В марте на севере они мало спасали от холода, потому старались спать на кострище, укрывшись еловыми лапами. Кстати, топоры кулакам давали под наблюдением, боялись народного бунта.
Из личного дела Дмитрия Зайцева, спецпоселенца Кулайской спецкоммендатуры:
«Отец Дмитрия был батраком, умер в 1926 году, мать не могла прокормить его, и Дмитрия забрал в свою семью дядя, работавший кузнецом в одном из сел Павлоградского района. Дядю, Ивана Ивановича, судили «за присвоение советского имущества», раскулачили и отправили на спецпоселение за болота. Выслали всех, в том числе и сироту. В 1933 году Дмитрий обратился с ходатайством о своем освобождении из ссылки, объясняя: мол, дядя взял его туда с собой несовершеннолетним. Зайцеву в освобождении отказывают.»
Дядя Степана Цыганкова был выслан в Сибирь еще во времена Столыпина. Семья, жена и шестеро детей, поселились на заимке села Пустынное. Когда сыновья, а их в семье было трое, подросли и стали работать, в доме появился достаток и на заимке стало жить опасно. Перебрались в Пустынное в пятистенок. К тому времени семья пополнилась до 18 человек. В германскую одного из братьев убили, а второй Никифор будущий отец Степана попал в плен. В Германии Никифор с одним из своих земляков тоже оказавшимся в плену работал на хозяина, научился выделывать кожи. Потом вдвоем бежали из плена, построили на берегу Иртыша землянку и открыли там «Кожевный завод». Вот за этот «завод» их и раскулачили. В ссылку отправили всех, в том числе и четверых детей. Степану тогда было около пяти лет. На Кулае стоял вой и плач. Так первая высылка встречала новые жертвы. Поначалу поселились в балагане из бересты, а когда построили бараки, перебрались туда. От верной смерти семейство Цыганковых спасло только то, что отца отправили в Тару с обозом, и он обменял в местном торгсине три имевшиеся при нём золотые монеты и серьги матери на продукты.
В первый же год прибывшие организовали 21 посёлок. Все они выросли на пустом месте, среди тайги, и в основном были названы по имени тех мест, откуда прибыли переселенцы. Позже сюда стали сгонять ссыльных из других регионов – из Ленинградской области, из Колмыкии, попали сюда некоторые члены семей священнослужителей из Омска, в том числе жена известного оппозиционера отца Василия Инфантьева.
В июле 1930 года посмотреть, как обустроились кулаки на новом месте, за болота отправляется специальная комиссия, в состав которой вошли представители органов власти, землеустроители, медики. Судя по тону документа, комиссия была просто в шоке.
Из акта обследования условий расселённых кулацких хозяйств В-Васюганского района – (Кулайский):
«Комиссия обнаружила ко дню посещения, что ... Из 2.790 кулацких хозяйств, или 8.891 души, к моменту обследования имелось 890 хозяйств с количеством душ 1.607 человек. Остальные наименьшей частью были освобождены от ссылки госорганами (208 человек), а подавляющее большинство 7.077 человек, бежали самовольно. Причинами к бегству комиссия считает следующие: 1. Голодный паёк (К моменту посещения выдавалось и выдаётся теперь по 6 кг немолотой ржи на едока, а на главу семьи 12 кг при отсутствии приварка). 2. Невозможность приложить труд в сельском хозяйстве.
При этом комиссия выявила лично факты, когда лошадиная кожа употреблялась в пищу в роли мяса и в роли студня... Комиссия видела лично факты примеси в ржаной муке толченой березовой коры, всевозможных трав... в силу этого хлеб получается несъедобный и непитательный (образцы полагаются)... В таких же условиях находятся и дети.
Вероятно, к тем самым 7.077 человекам, якобы бежавшим из ссылки, причислены и умершие. Очевидцы утверждают, что их хоронили без всякого учета, а сила рыть глубокие могилы с промерзшей на 2 метра земле просто не было. Так что, потревожив любой холм на Кулае можно наткнутся на захоронение.
Побеги с Кулая редко заканчивались успешно. Пройти через болота без проводника – гиблое дело. Правда, иногда из болот выходили. Так, старший Тевризского поселка вывел весь поселок целиком.
Из рассказов очевидцев:
И все же спецкомендатура продолжала существовать, принимая на место бежавших и умерших всё новых и новых поселенцев. Запрет на выезд отсюда существовал вплоть до 1947года.
За всей армией поселенцев, пусть хилой и больной, надо было следить, или, выражаясь языком правоохранительных органов тех лет «Окарауливать». Штат комендатуры был невелик, но все они прошли проверку НКВД, а некоторые просто состояли там на службе. Вся служебная переписка велась через районный отдел НКВД. Использовались агентурные донесения.
Из агентурного донесения.
Источник – Николаев.
«Источник зашел в квартиру Грибановой Арины и спросил её, как он живёт. Тогда она отвечает: «Живу плохо, и вообще при этой власти жить трудно… Видно не переживёшь советскую власть, а как хочется пожить как раньше».
Такое донесение и ряд подобных послужило тому, что на Арину Грибанову в РОНКВД завели учетное дело «по окраске антисоветчик», дальнейшая её судьба неизвестна.
Эти закулисные манёвры спецпоселенцам были неведомы. «По ту сторону баррикады» они видели других людей- охранников спецкомендатуры.
Вот что рассказал нам один из них.
- Кулай мы организовали, ребятами из нашей группы. Не я лично, я был просто стрелок… Перед самой отставкой нам пришла шифровка - прибыть на место в такой–то квадрат. Зачем, что - никто не объяснял. Ну, старший, Масалов, комендант ОГПУ, конечно знал. А нам не говорили. Саша Коротков – мы с ним в комсомоле были – уполномоченный ОГПУ назначен. Ещё с нами отправился наёмный радист, его рекомендовал спецначальник ОГПУ, ещё несколько человек. Дали нам проводников, отправились. Куда и зачем – незнаем.
В начале марта 1930 года добрались до места, там никого ещё не было. Потом приказали встречать обоз, подготовить складские помещения.
В марте 30-го пришла первая партия кулаков, сколько точно не помню. Две недели жили прямо на снегу. Большие костры жгли. Целый день топим, топим. На ночь рассчитали, клали хвою, полушубки - тепло было, не замерзали. Снег- то в тайге глубокий, метра два и ветра нет. Сделали просеки, стали сооружать шалаши. На ночь выставляли «секреты».
Первым комендантом на Кулае стал Масалов, а уполномоченным ОГПУ – Саша Коротков.
Везли на Кулай со всех районов. Казахи приехали, привезли с собой юрты. У них и печки были. Постелют кошму – тепло… Масалов приказал мужчинам делать общие шалаши, а женщин с малыми и грудными детьми поселили в юрты. К весне стали строить дома. Кулаки, везли с собой какие – то припасы. Летом мы выдавали им одну пшеницу – норму, правда, не помню. Стали знакомиться между собой. Я помню одного ссыльного, у него была непростая история. Он бывший штаб-капитан царской армии, перешёл к красным. В органах ЧК работал. Потом стал учителем в школе и как бывший офицер оказался зачислен в кулаки. Я его и потом в Омске встречал.
При мне освободили одного мужчину. Он был сослан за эксплуатацию чужого труда. А если разобраться… Был у него годовалый ребёнок, жену увезли в Тарскую больницу. Подошло время сеять, вот восьмилетняя девчонка сидела с его ребёнком.… Много было такого. Ужас там был. Бежали оттуда, конечно. В основном молодежь. Но болота… Вот меня самого отправили с пакетом в Тару, дали проводника. Он один дорогу знал. Весной, когда растаяло, расставил там вешки. Три километра болот мы шли четыре часа. А люди дороги не знали, тонули в болотах. Я сам то руку, то ногу, торчащую из трясины видел.
Перед болотами были латышские и эстонские хутора. В одном из них был склад боеприпасов и продуктов. Оттуда все и возили.
Пришел однажды к нам человек и сказал, что нас, охрану, разоружить хотят. Разоружить могли свободно – отряд был небольшой. Если бы вся масса напала… А эти трое вооруженных, что из-за болот пришли, хотели всю массу поднять. Коротков принял меры к розыску, но не нашли. Коротков, кстати, потом и стал комендантом, а Масалова отозвали в Омск, комендантом окротдела ОГПУ. Знаю, что потом в Новосибирске он был расстрелян, как враг народа.
За Кулай нам потом выдали большие деньги – с марта по сентябрь заплатали … Что уж там дальше происходило, не знаю, нас сменила милиция.
Для того, чтобы охрану слушались, надо было, чтобы ее боялись. А как не бояться человека, у которого в руках оружие и неограниченная власть. Были в охране и люди более-менее лояльные, и лютые звери. К последним, говорят, принадлежал комендант по фамилии Канабейский. Лютовал и он, и его подручные. Даже комиссия отмечала, что охранники били спецпоселенцев, отбирали у них продукты, вещи и даже собранную клюкву, которой здесь немеренно.
Из рассказа очевидцев:
Жил на Кулае человек по имени Тымбра. Уже ссылка давно закончилась. 70-е годы на дворе, жена перебралась в близлежащее село, а он с обжитого места не уходит. Последний житель Кулая. Утром жена прибежит, сена корове накосит, завтрак и обед сготовти. Тымбра, говорят, был ленивый.
Однажды прилетел к Тымбре вертолет, вышли из него три человека, поставили на стол коньяк, порезали копченой колбаски, которой мужик сроду не пробовал. Тымбра доволен: не бьют – хорошо, угощают – тоже неплохо. Выпили, закусили. Попросили Тымбру о Кулае рассказать. Тот все выложил. Прошло какое-то время – к Тымбре опять гости на вертолете, мужик спешит довольный навстречу – сейчас угощать будут. Угостили. Пинками. Затащили в вертолет и доставили прямиком в Тарскую тюрьму, рассказывай, мол, кто к тебе прилетал да чего хотели. Отдубастили и так напугали, что Тымбра, не помня себя, до Кулая на своих двоих пулей долетел. Спустя много лет после окончания ссылки люди боялись самого упоминания слова «Кулай».