Татьяна Минаева. Аргументы и факты, апрель 2004 года.

На ветру плачут свечи, их золотистые слезы оставляют на земле восковые отметины. Лес, поклонный крест, болота… Места здесь гиблые – до ближайшей деревеньки 27 вёрст пути. Кулайские болота, загубившие тысячи жизней. Сколько – не знает никто, точное число погибших не значится ни в одном архивном документе.

Митрополит Омский и Тарский Феодосий, священники, монахи, журналисты, учительница несколько школьников проехали почти полтысячи километров, чтобы зажечь поминальные свечи на месте народной трагедии. С собой паломники везли две Богородичные иконы: Абалакскую из Крестовоздвиженского собора и Семистрельную из Ачаирского монастыря.

Первая остановка в пути на север – старинный город Тара. От Омска до него – пять часов дороги. Нас пригласили на обед в православную школу, пять лет назад открытую трудами настоятеля местной церкви Романа Коздриня. Школа – одна из лучших в России, если не единственная. По крайней мере, в Омске подобного учебного заведения нет. Кроме обычных предметов, здесь преподаются основы православной культуры. Здесь всё, как в обычной школе: просторное здание, кабинеты, компьютерный класс, парты, в белых меловых отметинах доски. На стене в коридоре расписание уроков. А на самом видном месте напоминание: «Перекрестись, милое дитя, и прочитай самое дорогое, самое святое слово».

В Таре к нам присоединились попутчики. Чуть отъехали, как неожиданно стали свидетелями торжественного события. Как раз накануне ночью свели противоположные стороны строящегося моста через Иртыш. Наутро забили «серебряные» болты, и высоко поднявшись над рекой, мощная 700-метровая металлическая конструкция соединила два противоположных берега. Для местных жителей новый мост – это вторая жизнь. А для нашей поездки – зримый символ: прикоснёмся к судьбам прародителей, словно перейдём по хрупкому мостику из настоящего в прошлое.

Углубляемся все дальше на север. Люди бывалые предупреждают, что сначала проедем лес, потом тайгу, потом так называемый урман, куда не ступает нога человека.

- Туда и привозили репрессированных, - рассказывает сопровождающий нас Александр Агибалов из местной администрации. – Если пройти метров пять по урману, от одежды ничего не останется. Непроходимый частокол деревьев, лежневка, болота. Ссыльных здесь можно было даже не охранять: бежать дело бесполезное, да и некуда.
- Сколько людей здесь погибло?
- Кто называет 14 тысяч, кто 25. точных цифр нет ни в одном архиве. Привозили, в основном, крестьян. До сих пор в народе живут жуткие рассказы тех времен. Доставили как-то в лютый мороз семью из 17-ти человек – старики, дети малые. Высадили всех под елкой, приютиться им негде. Наутро можно было хоронить их всех вместе – замерзли заживо.
- Однажды мы с другом оказались в районе Кулая около 2 часов ночи, - слушаю один из охотничьих рассказов. – Заночевали в избушке. Утром вышел к машине и остановился, как вкопанный. Казалось, вокруг меня стоят люди. Только я их не вижу, а они стоят. Мистика… И приятелю моему как-то не по себе стало. Жуть. Тяжелое место.

Едем дальше. Остались позади деревеньки Баженово, Щелкановка, Вихтовка, Бобровка, мост через Уй-речку. Мы следуем по той же дороге, что и когда-то ссыльные. На ночь конвой освобождал дома по одну сторону дороги, где размещали осужденных. Умиравших на этапе наспех прикапывали вдоль дорог.

Когда-то в этих местах люди жили лесом. А сейчас проезжающих провожают глазницы деревенских окон. Люди уезжают без оглядки. За последние 30 лет на Тарском севере прибавилась сотня заброшенных сел.

- Кулаки – именно они впоследствии не получили ни моральных, ни материальных компенсаций. Чем дальше бежит время, тем больше легенд, тем меньше правды, - рассказывает мне Леонид Перевалов, руководитель архива в Таре. Мы пропустили период сбора информации: почти все, кто пережил трагедию Кулая, уже ушли из жизни. Даже если ребенку весной 1930 было десять лет, сейчас ему уже девятый десяток.
- Когда стали ворошить прошлое Кулая?
- Со времен перестройки, когда многое из прежде запретного разрешили вынести на газетные страницы. Первооткрыватели этой темы – омские комсомольцы. Они летали на болота, сняли документальный фильм. 15 лет назад тему еще можно было ухватить. Сейчас приходится собирать материал по крупицам.: как жили крестьяне, кто отнимал, куда все кануло. Долгое время местные жители одного слова «Кулай» боялись! Территория ссылки – необозрима, со временем на ней расположился 21 поселок.

В период коллективизации решением партии определялась «разнарядка на раскулачивание», спускалась вниз в регионы, области, районы… «Неблагонадежных» выявляли на местах. «За неуплату сельхозналога в сумме 279 рублей 75 копеек продать с торгов имущество: дом – 150 рублей, амбар - 40 рублей, баня – 10 рублей, двух лошадей – 70 рублей…» и так до последней посудины, до самовара, описанного за 4 рубля. Крестьян вместе с семьями высылали как классовых врагов в места отдаленные и гибельные. При одной из проверок Кулайской спецкомендатуры из числа числящихся 8891 ссыльных в живых оказалось лишь 1607 душ.

- Потери населения от репрессий сопоставимы с военными, - чеканит Леонид Валентинович. – Омск и Тара – два расстрельных города в нашей области. В Таре расстреляно 1864 человека. До сих пор неизвестно, где они захоронены. 2,5 тысячи осуждены на Гулаг. Выжили единицы. В войну Тара потеряла чуть больше 6 тысяч человек. А Кулайские болота засасывали обреченных долгих двадцать лет.

«Душа Родины. Она говорит нам родной речью. Вяжет с собой могилами», - писал в те годы Иван Шмелев.

Дорога к Крапивинскому месторождению, в прямом смысле, проложена на костях. Весь Кулай – сплошная могила. Умерших хоронили, где придется. Они не имели даже права на могилку. Если по православному, где ж найти гроб в тех безлюдных местах? Дорожники обратились к властям, чтобы перезахоронить останки. Весной 2002 года был установлен памятный крест. Именно от этого креста у трехкилометрового языка болота начинается Кулайская зона. Хотя крест здесь можно ставить в любом месте: куда ни ступи – везде безымянная могилка и людские косточки. Чтобы установить памятный знак, сначала на четырехметровой глубине соорудили свайное поле, на него водрузили 6-тонный бетонный «стакан», насыпали холм. Над холмом огромный 12-метровый крест и терновый венец из колючей проволоки. На камне выбиты слова: «Дань потомков Вере и Памяти жертв Кулая».

- Помяни, Господи, души усопших раб твоих, - печальнее печального звучит панихида в безлюдном лесу. По кресту стекают слезинки окропившей его святой воды.

На обратном пути разыскала в Таре Андрея Ивановича Мостового. Все сложнее найти тех, кто не понаслышке знает о Кулае. -Нас выслали из родной деревни в марте 1932. Отобрали все: дом, скотину; всех на подводу и под конвоем – на край света. Добирались ровно месяц: 130 километров до Омска, потом три сотни до Тары и еще 130 до Кулая. Выгрузили просто под елками. Мне тогда было 5 лет… В первый год в нашей семье умерло двое детей. Потом еще один. Дети умирали чаще взрослых – от болезней, от холода, голода. В месяц на человека полагалось всего 6 килограммов хлеба с березовыми опилками.

Сейчас Андрей Иванович живет в Таре. Хотя все, кому удалось выжить, уезжали подальше от этих мест в надежде найти работу и крышу над головой.

Мостовых выручило ремесло отца. Он хорошо ставил печки, что и спасло родителей и четыре из семи детские души от голодной смерти. Подросшие дети помогали матери – собирали в лесу грибы да ягоды. Тогда же и узнали от отца, за что поплатились. Родитель не пошел в колхоз, за это и выслали. Такие законы были – собирайся, и все, - вспоминает старик. – Собрали наспех, что могли – ложки, кружки, одежонку кой-какую. Многие тогда надеялись, что наверху скоро разберутся и отпустят безвинных. Но куда там…

Когда Мостовые жили на спецпоселении, отец снова потихоньку встал на ноги. Старшие сыновья Константин и Николай в войну ушли на фронт, оба погибли. Андрей с 12 лет пошел работать. Его, сына кулака, отметили наградой «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны», редкий по тем временам случай.

- Только в 1946 году нам разрешили свободно перемещаться. Сейчас я остался один. В мае будет 77. Но до сих пор кулаком называют. А что кулак? Только то, что работал всю жизнь.

И Андрей Иванович засуетился, достал документы о реабилитации.
- Моя мама, бывало, нет-нет, да и говорила отцу: уж лучше бы ты в колхоз пошел, - вздыхает он. – Да… Сколько людей в те времена утонуло.