Коровякина И. В. Молодой сибиряк. – 1988. – 22 окт.; 29 окт.

Из окна вертолета можно многое наблюдать. Можно любоваться багряным закатом на излете теплых весенних дней, можно приметить стаю гусей, присевших передохнуть на пустынном болоте.

Кстати, это они, гуси, заставляли несколько раз учащенно биться мое сердце после легкого постукивания по плечу моих спутников - смотри, мол, птицы к югу подались, здесь, в глуши, они совсем не пугливые. Я каждый раз незаметно переводила дух, мне нужно было не пропустить здесь главное. А главное было впереди, и лету до него, как, оказалось, оставалось еще порядочно. ...А вот теперь мы, действительно, «дышим» не в унисон. Мотор вертолета и на снижении работает ритмично без сбоя. Я же, затаив дыхание, пытаюсь цепляться взглядом за малейшую метку на земле - сесть нам на Кулае не придется.

Когда-то здесь не было дороги обратно, к людям, а теперь туда не добраться без долгих хлопот. Так что наш «вертолетный вариант» можно отнести к наиболее вероятно осуществимым. И все же тонкая нитка дороги, прошившая порыжевшую ткань болота, здесь есть. Но она, как смертельно большой человек - пульс ее то появляется, то безнадежно исчезает. Прочная твердь появляется только зимой. Но и зимой лишь редкий охотник отважится пуститься за какой-либо надобностью в глухие места. И как у безнадежно больного нет у этой дороги будущего. Есть только прошлое. И об этом прошлом пытались до недавнего времени, от греха подальше, помалкивать... Природа любит плавные переходы. Если не строить гати, болото постепенно «всасывает» дорожные колеи, а тайга незаметно ведет наступление на болотную хлябь. И поляна бывшего спецпоселка Нижний Кулай год из году сменяется лесной порослью. Полуразвалившийся барак, прибежище редких путников - вот и все, что здесь осталось. Правда, сохранился, говорят, где-то неподалеку полузаросший сруб комендантского дома да кладбище с повалившимися крестами. Впрочем, кладбище - не единственное здесь пристанище мертвых. До последнего времени охотники и геологи то тут, то там находили человеческие останки. Мертвым здесь точного счета не знали. Не знаю и теперь. О масштабах Кулайской трагедии можно только догадываться. Можно только, по рассказам очевидцев, да по некоторым сохранившимся и чудом оставшимся доступными документам, приоткрыть завесу над трагедией Кулая.

А начиналась она в тридцатые годы. В декабре 1927г. состоялся XV съезд ВКП (б). Ученые, экономисты, обществоведы и историки сейчас рассуждают, можно ли его назвать съездом, провозгласившим курс на коллективизацию. Может быть, съезд действительно не ориентировал на столь крутой поворот, который в последствии ощутила на себе крестьянство, а решения его были разумными и умеренными. Пусть будет так. Но политика в деревне после этого исторического съезда пошла путем другим. Именно тогда прошли апробацию методы насилия и давления, которые потом получили дальнейшее развитие в «классовой борьбе» с кулачеством. Форсирование планов хлебозаготовок - с этого начался «крутой перелом» в деревне. Так, в 1927г. Омский округ рапортовал в Москву об успешном проведении хлебозаготовок - было выполнено 200% к плану. Но и эти победные цифры не спасли Омских коммунистов от сурового гласа вождя.

В 1928г. И.В.Сталин прибыл в Сибирь. 26 января 1928г. в Омске в присутствии Сталина и секретаря Сибкрайкома состоялась заседание бюро Омского окружного комитета ВКП (б). К сожалению, стенограмма этого заседания в Омских архивах не сохранилась. Ясно одно - накал страстей новой хлебозаготовительной компании был немалым. Полетели головы нерасторопных, с точки зрения партийных руководителей, работников, в ход был запущен впоследствии не раз испытанный механизм команды и окрика - беспросветное администрирование. Экономическим методам отводилась малозаметная роль.

На заседании в ЦК ВКП (б) в 1927г., где был заслушан Омский округ, омичи, в частности, жаловались - имеются факты, когда чуть ли не из Москвы, или, по крайней мере, из Новосибирска, при распределении сельхоз кредитов указывалось, сколько дать и какому району, причем, только обозначалось на какую цель. Были случаи, когда давали кредит на лошадей в молочных районах, а полеводческих районах выдавали кредит на коров.

Подобные же картины, как становится ясно из опубликованных в последнее время материалов, сопровождали процесс коллективизации по всей стране. Мне же этот небольшой документальный экскурс в историю понадобился, чтобы понять, как проходил у нас в области один из главных этапов коллективизации - раскулачивание.

Надеюсь, с семантикой географического названия Кулай всем все понятно?.. Каюсь, ни в школе, ни на университетской скамье меня не настораживала еще формулировка «ликвидация кулачества как класса». Да и где было насторожиться, если после этих слов, как правило, стояли победные цифры темпов роста обобществленного хозяйства, колоссальных размеров механизация труда. В общем, вполне безобидным казалось это слово - «ликвидация». Просто вытеснение кулака экономическими методами... Так бы я тогда объяснила. Где же, по-моему, неизбалованному правдой поколению, взять в толк, что речь шла о ликвидации как таковой. О физическом истреблении сотен людей, о насильственном изменении структуры народного хозяйства и сельского хозяйства в частности. О дискредитации Советской власти в глазах многих трудящихся. И спецпоселки Нижний и Верхний Кулай, База, Яглы, которые находились на территории нынешнего Тарского района, должны стать нашей болью, нашим позором. Кулай начал «осваиваться» в начале 30-х годов. И поведал на своем веку несколько высылок.

Первая была в марте 1930г. А предшествовали ей проведенные повсеместно судебные кулайские процессы, заседание «троек» и «пятерок» по выселению. Сегодня уже ни у кого нет сомнения, что в эту запущенную и практически мало контролируемую карательную машину попало много ни в чем неповинных людей. Из служебной переписки Кулайской спецкомендатуры, например, ясно, что некоторые ссыльные томились за болотом без всяких оснований, без соответствующих решений местных органов власти. Как жаль, что очевидцы этих событий ничего об этом не узнали - переписка шла под грифом «Секретно». С позиции нашего времени трудно судить, кто подходит под квалификацию кулака-мироеда, кто - явный середняк, кого можно отнести к разряду бедноты. Но, к примеру, об ущемлении прав середняка можно судить и по таким достоверным данным - в 1927г. в Омском округе были сельсоветы, в которых середняков насчитывалось только 18% процентов. На первом съезде районных советов один из комсомольцев делился в записке президиуму своими тревогами: «Советская власть всюду говорит об улучшении крестьянского хозяйства, а как только стоит оторваться от бедняка и перейти в середняки, как Советская власть иначе на него смотрит и даже лишает право голоса». Юному правдолюбцу, наверно и невдомек тогда было, что всего лишь 3 года спустя настанут времена еще похлеще. Наступит период массового раскулачивания и высылки. Массу омских хлебопашцев степного юга сдернут вместе со всеми корнями населенной земли и перебросят за сотни километров в никем необжитой заболоченный край - на Кулай. Лишь полунамеками: полу развалившимся бараком, найденными где-то в болотах человеческими костями сможет рассказать о себе сегодня Кулай. Люди же помнят еще многое.

На кануне мясоеда муж и жена Каратаевы из деревни Петровка решили отправиться к попу в Упару. Обратно же смогли добраться не вдруг - мартовская дорога была сплошь разбита повозками со ссыльными. По словам очевидцев, на два с лишним километра растянулась эта странная колонна. В описях имуществ, сохранившихся в личных делах спецкомендатуры, значится, что каждая семья имела при себе лишь лошадь с полным комплектом сбруи. Все остальное было изъято на местах. По мартовскому снегу, по лежневке, проложенной по самым опасным участкам болота, караван добрался до Кулая.

Высадились вместе с детьми и женщинами на голой поляне, под сенью непривычного и страшащего леса (они так себя и прозвали впоследствии с горькой иронией «подосиновики», брошенные под осиной). Чтобы не замерзнуть в необжитой глуши, стали строить балаганы. Паек полагался, особенно в первые дни, скупой - по полфунта немолотой ржи. Правда, ходили еще слухи что все, или хотя бы часть того, что изъяли дома, вернут здесь. Так, мол, обещали. Но вскоре стало ясно, что ни на что, кроме своих рук, надеяться нечего. И степняки принялись корчевать лес, готовить землю под пашню. Дело это было в основном для детей и женщин, мужиков загнали дальше, в тайгу, в кедрач - варить деготь, делать кадки, кленку. На это пошла хлеборобская силушка. Да еще на изготовление гробов. Для дочерей, сыновей, женщин - смерть косила слабых, ей-то ведь невдомек, кто на самом деле «классовый враг»... В оценке классовых перипетий - бойся эмоций. Смотри, как бы не случились или головокружение от успехов, или депрессия по поводу нагромождения трагических событий. Но только жалость, сострадание человеку никогда не будут плохим поводырем. А потому, да простится мне пересказ одной истории, переданной очевидцами большой эмоциональной окраской.

Побеги из Кулайской ссылки случались часто. Люди бежали болотами, понимая, что рискуют остаться в них навсегда. Иногда выводить из ссылки брались проводники из местных. До девяноста человек за раз - в основном женщины и дети - решались пускаться в рискованное путешествие. Понимая, что за болотом, на Кулае жизни все равно не будет.

На болоте расстояние не верстами меряется, здесь каждый шаг может стоить жизни. И стоил. То тут, то там беглецы встречали незахороненные трупики детей, видели мать, прислонившуюся к деревцу, держащую на руках двоих детей. И мать и дети были мертвы. Были случаи, мне о них говорили с точными адресами, когда матери приходилось решать, кого из детей на болоте бросить, чтобы вывести остальных живыми... И все-таки неведомая ни мне, ни остальным, кому не довелось этого пережить самому, сила гнала людей из ссылки не только группами, но и по одиночке. Одному такому путнику, седому обессиленному старику удалось пробраться через болото. Он вышел на окраину села Покровка, повергнув в ужас своим видом сбежавшуюся ребятню. Был он измотан, усталостью доведен до полу обморочного состояния голодом. А в руках держал журавленка. Что помешало ему истощенному в дороге съесть птицу? Может, верил он в нее как в талисман своего спасения? Дойдя до деревни, старик рухнул без сил. Крестьяне подобрали его, отнесли в деревенский клуб, и, сердобольный народ, не рассчитав, накормили его (на голодный-то желудок) досыта. Вот так, на пороге своей свободы старик и умер. А птицу разодрали в клочья деревенские мальчишки. Да прости и тебе, читатель, твоя «классовая слепота», если станет тебе в этой истории хоть чуточку жаль старика. Может, это в тебе заговорило прозрение.

Тем не менее, я хочу сказать и о другом. Вспомните, какой зловещий образ кулака-мироеда создан нашей литературой, кинематографом - преувеличение здесь, наверное, лишь в масштабах. По сути же... Да был, был в 20-30-е годы, да и в 40-е еще годы ярый классовый враг в деревне и лютовал он - будь здоров. В той же Таре, мне в свое время довелось работать с документами, рассказывающими о зверской расправе над учительницей Лизой Разгуляевой, председателем сельского совета Морозовым. Светлая память об этих людях до сих пор живет в сердцах многих их односельчан. Как живет и ненависть к людям убийцам - вполне понятная ненависть. Но этим же тарским старожилам (да и только ли им?) принадлежит и страшное, на мой взгляд, заблуждение. Один из участников процесса коллективизации уже в наше время признавался: «Не платили в деревне налоги - одну, другую семью раскулачили, сослали. И правильно сделали. Чтоб другим неповадно было». В Госархиве, перебирая папки спецкомендатуры с личными делами, я все больше понимала кошмарные последствия такого «заблуждения».

Вот передо мною документы на семью Беляевых. Глава - Ефим Васильевич, вместе с детьми и женой постановлением Калачинского РИКа от 20 марта 1931 года «подведен под явно кулацкое хозяйство за систематическую эксплуатацию (сохраняю орфографию подлинника - авт.) наемного труда с 1914 по 1928-й год. Осужден в 1930 году за злостную не сдачу хлебных излишков и за убой скота». Так вот, из десяти человек семьи Беляевых Кулайское наказание смогли перенести только пятеро, остальные погибли. Ссылки не удалось избежать и заявившему о своем разрыве с семьей сыну Ефима Васильевича, Григорию. Дрогнув перед жизненными испытаниями, Григорий покончил с собой, оставив, по слухам, отчаянное письмо-протест. А сестра его Серафима, доведенная до безысходности обрушившимися на их большую семью смертями, причитала: «Братики, не уходите из жизни. Хотя бы семью, детей, после себя оставляйте». Я где-то слышала, или читала, что Сталину принадлежат слова: «Сын за отца не ответчик». Если я не ошиблась с автором, стоит только подивиться человеческому лицемерию. Потому что в известных мне по Кулаю ситуациях все несли ответственность за всех: сыновья и дочери - за родителей, жены - за мужей. Я не говорю о тех редких, к счастью, отщепенцах которые тут же, заявляли о своем разрыве с семьей. Чаще всего это были люди известного сорта - «у меня изорвалась рубаха, штаны и ботинки, а потому что-нибудь выслать, если у вас есть отцовская да материнская кровь, то вышлите, а если не вышлите, то не считайте сыном». Так вот. В большинстве случаев дети делили с родителями все тяготы ссылки, оставались в кабале даже после смерти родителей. Освобождение на детей, если только они не попадали в 36-37-ых годах, в поле зрения НКВД (а таких случаев здесь было довольно много) подписывали, как правило, спустя 12-13 лет! Так что политика «ликвидации кулачества как класса» оказалось с дальним прицелом. И тянется она многими нитями в сегодняшний день.

Ефросинья Демидовна Кучер (ныне Ехлакова) была выслана из села Новоуральское вместе с родителями в десятилетнем возрасте. Вместе с Кучер в ссылку отправились еще тринадцать новоуральских семей, а самым зажиточным кулацким семьям каким-то образом удалось бежать, люди говорили -- богатеи, откупились от властей. Так ли было - не берусь судить. Во всяком случае, в Кулайской ссылке никто тех семей не встречал. Ефросинья Демидовна же тогда еще все как следует, взвесить в своем уме не смогла. Не могла она понять, почему, семью, где все с малолетства работали, причислили к мироедам, почему из дома выгребли выведенный отцом и старшим братом хлеб нового сорта, предназначенный, как говорил отец для деревенской коммуны. Сестре, пятнадцатилетней Александре, по дороге в ссылку удалось бежать. Но от судьбы, говорят, куда уйдешь. В последствие мужа ее, ставшего заместителем директора ОПХ Новоуральское, за брак с чуждым классовым элементом исключили из партии, потом, правда, опять восстановили, изрядно помотав нервы. И все же Александре в те мартовские дни 30-го года удалось избежать самого страшного. А Евдокия все вынесла на себе. По дороге в Кулай, а добирались они почти месяц, отец ей говорил: - Был бы жив Ленин, он бы этого не допустил. Ленин сам в ссылке был. Не хотел, чтобы у нее, у малолетней, навсегда подорвалась вера в справедливость. Он ее и потом, как мог, щадил. Только жизнь ее не жалела. Голод начала 30-х годов стал трагедией для всей страны, а уж тут, в ссылке... Было время - ломали и варили березовые ветки, выкапывали павших лошадей. Мужики старались попасть в обоз -там, по дороге, можно хоть что-то выменять на еду. Кое-кому удавалось прикупить и лошадь, только вот на базе, бывало такое, купленную лошадь отбирали, не жалели и ребятишек, вернувшихся домой из лесу с клюквой - ягоду тоже «конфисковывали». Доведенное до отчаяния нищенским существованием семейство Кучер - Евдокия с братом, золовкой и племянниками - решилось бежать. Проводник, на сей раз, удачно вывел группу ссыльных из болот. Но дальше уйти не удалось. Брата схватили сразу. Его и еще нескольких мужиков под конвоем отправили куда-то на глазах у родственников. Верочка, его девятилетняя девочка, бросилась, было, вслед за отцом. Конвоир бил ее прикладом. Потом прозвучала команда и для остальных пойманных: «Старики и дети до 12 лет - на правую сторону, остальные - на левую». Первым предстояло отправиться снова к месту ссылки. Ефросинья Демидовна помнит, как избитую до полусмерти прикладами старуху спецпереселенцам пришлось нести на сооруженных из веток носилках. -Что это было, зачем это было нужно? - сквозь несдерживаемый поток слез повторяет она сейчас, спустя много лет.

Ей не понять, почему ей, честно прожившей всю свою жизнь, через все невзгоды пронесшей веру в идеалы революции, в Ленина, выпало на долю столько несправедливости. Почему и муж ее, Ехлаков Николай Семенович, прошедший всю войну, награжденный орденами «Знак Почета» и Красной Звезды, медалью «За отвагу», тоже был вплоть до самой войны в постыдном изгнании... Для ссыльного, для его детей многие мечты о будущем были заказаны. Работа в мехлесопункте, в столярно-кузнечных мастерских - это был обычный удел спецпереселенца, невзирая на склонности и таланты. Так, в бумагах Кулайской спецкомендатуры находится постановление на некоего Мамезерова Петра Яковлевича, там сказано, что он «как кулак в 1931 году был выслан на север, в пос. Яглы и в последующем переведен на постоянное место жительства в ссылку в поселок Первая Пятилетка Знаменского района. Работая в ЛПХ, под разными предлогами сумел получить паспорт, и, хуже того (!) Мамезеров, как выяснилось, Тарским ЛПХ направлен на курсы судоводителей в город Архангельск. ...Мамезерова под конвоем этапировали в Омскую область через Тарскую тюрьму для водворения в ссылку».

Думается, органам в то время хватало работы, потому что ссыльные, главным образом дети раскулаченных, пытались устроить свою судьбу, подчас используя самые невероятные пути. Так, один из них попытался поступить в военное училище под чужой фамилией, таким же образом вступил и в комсомол. Доблестные защитники порядка оказались тут не промах. И на допросе в лоб спрашивают задержанного - с какой, мол, целью проник в комсомол и в военное училище. На что парень сообщает своим недоверчивым следователям, мол, в комсомол его приняла первичная организация, и что «если бы меня не оставили за соцположением отца, я был бы таким же, как и мои товарищи. И защищал бы свою родину, как защищаю я свой глаз». Было это как раз за год до войны. Думаю, этому мальчику довелось-таки доказать свои слова на деле. Как довелось это сделать многим его родственникам, отринутым ранее от активной жизни как социально опасные предметы. В личном деле одного из ссыльных встречается благодарственное письмо с фронта. Командование воинского подразделения благодарит родителей за отличное воспитание сына. Вы думаете, не было гордости за него у ссыльных «мироедов»? С кем ни довелось встречаться из бывших кулацких семей, все вспоминали годы ссылки с большей горечью, чем времена войны. Война - это была трагедия для всех, это было всем понятно. Раскулачивание же - это драма насильно оторванных, «сдернутых», как они говорят, людей. И, слава Богу, что многие из них не потеряли в этих испытаниях человечности, не озлобились на всех и вся. Крест-то им пришлось нести нелегкий. Так, мать Павла Алексеевича Помазунова, живущего сейчас в Таре, бежала из ссылки по болотам вместе с дочерью. В пути девочка отстала. И, хотя девочку привели нашедшие ее по дороге добрые люди, было уже поздно - от горя мать сошла с ума. Павел вынужден был поехать по месту ссылки отца. Для него, заядлого охотника, близость леса была в радость. Но, вот беда, ссыльным носить оружие не полагалось. Нарушив запрет, Павел однажды ушел в тайгу, одолжив ружьишко у друга. На обратном пути был пойман комендантом с поличным. В комендатуре ему пришлось натерпеться страху - зарвавшийся вояка угрожал мальчишке наганом. Спас его тогда, так он считает, только счастливый случай. А вот потом спустя несколько лет, удача уже не улыбнулась ему. Попросившись в армию, он было уже, доехал до Омска, но снова был доставлен к месту ссылки как «не подошедший» по своему социальному происхождению. В армию он, конечно, потом попал. Дойдя на фронте до самого Берлина, он был награжден орденом Красной Звезды, двумя медалями «За боевые заслуги», другими наградами. Казалось бы, чего бояться, чего стыдиться в своей жизни таким, как Павел Алексеевич Помазунов? Оказывается, есть чего стыдиться. Сейчас во всей стране реабилитированы многие из тех, кто был судим в 36-37 годах как «враги народа». Черное пятно прошлого с них смыто. А раскулаченных процесс реабилитации не коснулся. И до сих пор утыкают им иногда спины колючими словами. Легко ли это вынести? Вот что мне рассказал секретарь Тарского горисполкома Анатолий Иванович Юрьев, человек мудрый, любящий копаться не только в официальных бумагах, но и во всем, что касается истории своего края. Однажды пришлось ему встретить с сыном одного из раскулаченных. Фронтовик, уважаемый всеми человек, он старательно замалчивал о том, что был им в прошлом. Юрьев же, прочитав накануне личное дело спецпереселенца, точно помнил, что фронтовик этот, правда, уже должен быть на пенсии, вот по сохранившимся у него документам что-то с пенсией не выходило. Секретарь исполкома, откровенно признавшись, откуда он знает детали биографии, попросил зайти фронтовика в горсовет, обещал с пенсией помочь. Тот густо краснел. И больше собеседнику постарался не показываться, махнув на два заслуженных года отдыха.

Живет еще в народе Кулайская рать. Следы ее не стереть временем.