В.Зайцев. Ленинский путь. – Тара, 9 февраля 1991 года . – С. 8.

Сейчас, когда можно открыто и без оглядки говорить обо всем, анализировать нашу историю, в прессе центральной, местной появилось много материалов о годах раскулачивания.

Читаю эти статьи и вспоминаю свое. В ту пору я уже был подростком, так что время это жуткое запомнил хорошо, зарубина осталась на всю жизнь. Из Андреевки Седельниковского уезда семья наша в 1923 году переехала в соседнюю, Смирновку. Бросилось в глаза, что в деревне всегда много было чужих людей. Одни ехали на лошадях, другие шли пешком, останавливались на ночлег и – дальше в путь. Люди в деревне были хлебосольные, каждого приютят, приветят и накормят. По выходным дням и в праздники в деревенских хатах всегда звучала музыка: гармони, цимбалы и бубны. Жили небогато, но дружно.

После революции 1917 года люди почувствовали силу и мощь государства. Стали жить богаче. Четыре-пять семей были однолошадниками, а остальные уже имели по паре лошадей. Завели сельхозинвентарь, стали поднимать целину и залежи. Больше стали держать скота. Культуры сеяли всякие. Производили все, что нужно было для жизни. Владели всякими специальностями. Пришла в деревню политика НЭПа. Народ и вовсе ожил, но деревня стала расслаиваться. Одни, кто своим трудом как-то сумел окрепнуть, вырвались вперед и стали зажиточными, другие – середняками, ну а третьи – бедными. Им ничего не оставалось, как податься в батраки, в деревню стали заходить и нищие. И тем не менее жили мы спокойно до тех пор, пока не заходили слухи об образовании колхозов. Что это такое, крестьяне толком не знали. Приезжали какие-то люди, проводили собрания. Крестьяне поговаривали, что скоро все будет общее: лошади, коровы, птица, грабли и даже жены. Вскоре исчез из деревни и первый человек, всеми уважаемый и любимый деревенскими ребятишками Павел Данилович Хабаков. Был он холост. Рассказывали, что у него была несчастная любовь. Он очень много читал и писал. Сочинял сказки, стихи и частушки и читал их нам. Тянулись к нему деревенские жители. И вот зимой 1930 года Павла Даниловича не стало. Ночью приехали работники НКВД и увезли нашего просветителя. Видно, знали, с кого начинать… Деревня притихла, стали говорить шепотом.

А через некоторое время приехала комиссия из района и сельского Совета и стала раскулачивать Андрея Андреевича Баранцева. Его арестовали и тоже куда-то увезли. Больную жену увезли к сыну. А избу вместе с имуществом конфисковали. Долго соседи лили слезы по этой семье (все на их глазах происходило), боясь за свою жизнь. Баранцев, как и Хабаков, тоже не вернулся.

Был он сыном Андрея Андреевича Андреева, которого вслед за Хабаковым и Баранцевым забрала милиция. Старший Мишкин брат, Павел, ночью уехал из деревни тайком, никто и не знал, куда. А сестру Нину увез к себе ее жених. Миша остался в доме с больной матерью и бабушкой. Утром по деревне пронеслось – будут выселять моего Мишку вместе с женщинами. Все их имущество подлежало конфискации. И вот встали мы с моим другом в сторонке и наблюдаем. Фруза Ивановна (мать его) не плакала, а только постанывала да ломала руки. Когда все вынесли из дома, она тихонько вышла, вынесла икону и попросилась убрать мусор в доме. Ей разрешили. Она взяла веник, подмела пол, собрала мусор. При выходе покачнулась и, вскрикнув, тут же на пороге упала. Рука ее схватилась за сердце. Подскочил Мишка, обхватил ее, заплакал. Подошел милиционер, оттолкнул мальчика и крикнул: «Вставай, чего разлеглась!» Но она была уже мертва. Я заплакал и ушел домой. С тех пор я больше своего друга не видел. Через много лет узнал, что он погиб на войне. Тогда я толком не понимал, что означали все эти эпизоды. Позже стало ясно, что это были жертвы сталинизма.

Часто требовали из деревни подводы, чтобы везти из Тары кулаков за болото. В феврале 1931 года пришлось и мне везти этих людей в дальний путь. Мне тогда шел семнадцатый год. Дело к весне, и дорога часто портилась. В Таре собралось более 100 подвод. Загрузили их людьми и имуществом, и наш обоз тронулся. Сундуки с одеждой, железные кровати, швейные машины и некоторая домашняя утварь – вот вещи, которые разрешалось брать.

В мою подводу посадили девушку. Хорошо одетая, культурная. Ехали через Пологрудово на Литковку и Петровку. Все чаще стали останавливаться: то завертка порвется, то копыл выпадет, то оглобля сломается. Ехали около месяца. Кончился корм для лошадей, иссякли продукты. Нас кормили в деревнях, через которые мы проезжали. Помню, мы разместились ночевать в двух деревнях – Литковке и Петровке. Обратил внимание, какой в Литковке порядок. Чистота на улицах, в домах. Люди приветливые. Ну а после этих деревень начались настоящие страдания. Поехали по болоту, а затем лесом. Начали умирать дети и старики, хоронили рядом с дорогой, в снегу. Страшный случай произошел на речке Кулай, где мы заночевали. Там повесилась моя пассажирка. 21 год ей был. Схоронили ее здесь же, в глубоком снегу.

Стали оставлять на дороге вещи – лошади не тянули. Стали дохнуть кони, ломаться сани. К комендатуре подъехали без дороги, по густому, непроходимому лесу. Людей выгрузили прямо на снег. День был морозный. Люди плачут, конвоиры кричат. У меня этот ужас до сих пор перед глазами стоит. Сама комендатура размещалась в сколоченном из досок строении, обитом с обеих сторон кошмой. В помещении стояла железная печка, которая топилась день и ночь.

Мы накормили лошадей, чтобы вернуться в деревню ночевать. А кулаки, разыскав топоры, стали рубить ветки елей и пихты, и строить шалаши, предварительно раскопав до земли снег. Ночевали на дворе при кострах. Это были настоящие пытки, как при фашизме в немецких лагерях. Рядом с комендатурой лежал ворох ржи для выдачи пайка.

Позже, в Екатерининском, я жил рядом с бывшим кулаком Самсоном Евлампиевичем Титовым. Раскулачен он был в Щербакуле и выслан вместе с женой на Кулай. У знакомых они оставили несовершеннолетнюю девочку. Не выдержала Христина Харитоновна разлуки с дочкой да и сбежала домой. Ее там снова арестовали и вернули вместе с девочкой, но не к мужу, а в другое место. Так они жили поврозь несколько лет. Встретились только тогда, когда разрешили выехать из-за болота. Так вот, Титов рассказывал, как они коллективно строили бараки, заготавливали лес. Еле дотянули до тепла. А там пошли ягоды, грибы. Ожили немного. На вторую зиму стали охотиться за дичью, ловить петлями да силками зайцев. Рассказывал, как гибли люди, многие убегали, часть из которых расстреляли охранники. Не любил Самсон Евлампиевич рассказывать про житье на Кулае, но я расспрашивал. Хотелось знать. Сейчас нет моих знакомых старичков. Умерли. А дочка живет в Польше. Ее увез высланный в Сибирь парень-поляк.

Вот такие горькие судьбы, изувеченные системой разгула сталинизма. Кто ответит за эти невинные жертвы? Кто вернет честь и достоинство российского крестьянина, увешанного ярлыком «мироеда»? Пока о реабилитации раскулаченных молчат. Но, надеюсь, придет время, и эта трагическая полоса жизни нашей будет изучена, обследована и переосмыслена. Имя честного крестьянина должно быть возвращено.

В. Зайцев, наш внештатный корреспондент.