Коровякина И.В.

Из окна вертолета можно многое наблюдать. Можно любоваться багряным закатом на излете теплых ве¬сенних дней, можно приметить стаю гусей, присевших передохнуть на пустынном болоте. Кстати, это они, гуси, заставляли несколько раз учащенно биться мое сердце после легкого постукивания по плечу моих спутников—смотри, мол, птицы к югу подались, здесь, в глуши, они совсем не пугливые. Я каждый раз незаметно переводила дух—мне нужно было не пропустить здесь главное. А главное было впереди, и лету до него, как оказалось, оставалось еще порядочно.

...А вот теперь мы, действительно, «дышим» не в унисон. Мотор вертолета и на снижении работает ритмично, без сбоя. Я же, затаив дыхание, пытаюсь цепляться взглядом за малейшую метку на земле — сесть нам на Кулае не придется.

Когда-то здесь не было дороги обратно, к людям, а теперь туда не добраться без долгих хлопот. Так что наш вертолетный вариант можно отнести к наиболее вероятно осуществимым.

И все же тонкая нитка дороги, прошившая порыжевшую ткань болота, здесь есть. Но она, как смер¬тельно больной человек—пульс ее то появляется, то безнадежно исчезает. Прочная твердь—только зимой.

Но и зимой лишь редкий охотник отважится пуститься за какой либо надобностью в глухие места. И как у безнадежно больного нет у этой дороги будущего. Есть только прошлое. И об этом прошлом пытались до недавнего времени, от греха подальше, помалкивать.

Природа любит плавные переходы. Если не строить гати, болото постепенно «всасыпает» дорожные колеи», а тайга незаметно ведет наступление на болотную хлябь. И поляна на месте бывшего спецпоселка Нижний Кулай год из году сжимается лесной порослью. Полуразвалившийся барак, прибежище редких путников—вот и все, что здесь осталось. Правда, сохранился, говорят, где-то неподалеку полузаросший сруб комендантского дома да кладбище с повалившимися крестами. Впрочем, кладбище — не единственное здесь пристанище мертвых. До последнего времени охотники и геологи то тут, то там находили человеческие останки. Мертвым здесь точного счета не знали. Не знают и теперь. О масштабах Кулайской трагедии можно только догадываться. Можно только но рассказам очевидцев да по некоторым сохранившимся и чудом оставшимся доступными документам приоткрыть завесу над трагедией Кулая. А начиналась она в тридцатые годы.

В декабре 1927 года состоялся XV съезд ВКП(б). Ученые, экономисты, обществоведы и историки сейчас рассуждают, можно ли его назвать съездом, провозгласившим курс на коллективизацию. Может быть, съезд действительно не ориентировал на столь крутой поворот, который впоследствии ощутило на себе крестьянство, а решения его были разумными и умеренными. Пусть будет так. Но политика в деревне после этого исторического съезда пошла путем другим. Именно тогда апробировались методы насилия и дав¬ления, которые потом получили дальнейшее развитие «классовой борьбе» с кулачеством. Форсирование планов хлебозаготовок — с этого начался «крутой перелом» в деревне. Так, в 1927 году Омский округ ра¬портовал в Москву об успешном проведении хлебозаготовок — было выполнено 200 процентов к плану. Но и эти победные цифры не спасли омских коммунистов от сурового гласа вождя.

В 1928 году И. В. Сталин прибыл в Сибирь. 26 января 1928 года в Омске в присутствии Сталина и секретаря Снбкрайкома состоялось заседание бюро Омского окружного комитета ВКП(б). К сожалению, стенограмма этого заседания в омских архивах но сохранилась. Ясно одно—накал страстей накануне новой хлебозаготовительной кампании был немалым. Полетели головы нерасторопных, с точки зрения партийных руководителей, работников. В ход был запущен и впоследствии не раз испытанный механизм команды и окрика, беспросветное администрирование. Экономическим методам отводилась малозаметная роль. На заседании в ЦК ВКП(б) в 1927 году, где был заслушан Омский округ, омичи, в частности, жаловались — имеются факты, когда чуть ли не из Москвы, или, по крайней мере, из Новосибирска, при распределении сельхозкредитов указывалось, сколько дать и какому району, причем точно обозначалось, на какую цель. Были случаи, когда давали кредит на лошадей в молочных районах, а в полеводческих районах выдавали кредит на коров.

Подобные же картины, как становится ясно из опубликованных в последнее время материалов, сопровождали процесс коллективизации по всей стране. Мне же этот небольшой документальный экскурс в историю понадобился, чтобы понять, как проходил у нас в области один из главных этапов коллективизации — раскулачивание. Надеюсь, с семантикой географического названия Кулай всем все понятно?..

Каюсь, ни в школе, ни на университетской скамье меня не настораживала еще формулировка «ликвндация кулачества как класса». Да и где было насторожиться, если после этих слов, как правило, стояли победные цифры темпов роста обобществленного хозяйства, колоссальных размеров механизации труда. В общем, вполне безобидным казалось это слово — «ликвидация». Просто вытеснение кулака экономическими методами... Так бы я тогда объяснила.

Где же моему, но избалованному правдой поколению, взять в толк, что речь шла о ликвидации как таковой. О физическом истреблении сотен людей, о насильственном изменении структуры народного хозяйства и сельского хозяйства в частности. О дискредитации Советской власти в глазах многих трудящихся.

ИI спецпоселки Нижний и Верхний Кулай, База, Яглы и другие, которые находились на территории нынешнего Тарского района, должны стать нашей болью, нашим позором.

Кулай начал «осваиваться» в начале тридцатых годов. И повидал на своем веку несколько высылок. Первая была в марте 1930 года. А предшествовали ей проведенные повсеместно судебные кулацкие процессы, заседания «троек» и «пятерок» по выселению. Сегодня уже ни у кого нет сомнения, что в эту запущенную и практически мало контролируемую карательную машину попало много ни в чем не повинных людей. Из служебной переписки Кулайской спецкомендатуры, например, ясно, что некоторые ссыльные томились за болотом без всяких на то оснований, без соответствующих решений местных органов власти. Как жаль, что очевидцы этих событий ничего об этом не узнали—переписка шла под грифом «Секретно».

С позиций нашего времени трудно судить, кто подходит под квалификацию кулака-мироеда, кто — явный середняк, кого можно отнести к разряду бедноты. Но, к примеру, об ущемлении прав середняка можно судить и по таким достоверным данным — в 1927 году в Омском округе были сельсоветы, в которых середняков насчитывалось только 18 процентов. На первом съезде районных советов один из комсомольцев делился в записке президиуму своими тревогами:
«Советская власть всюду говорит об улучшении крестьянского хозяйства, а как только стоит оторваться от бедняка и перейти в середняки, так Советская власть иначе на него смотрит и даже лишает права голоса». Юному правдолюбцу, наверно, и невдомек тогда было, что всего лишь три года спустя настанут времена еще похлеще. Наступит период массового раскулачивания и высылки. Массу хлебопашцев степного юга сдернут вместе со всеми корнями с насиженной земли и перебросят за сотни километров в никем не обжитый заболоченный край — на Кулай.

Лишь полунамеками: полуразвалившимся бараком, найденными где-то в болотах человеческими костями сможет рассказать о себе сегодня Кулай. Люди же помнят еще многое.

...Накануне мясоеда муж и жена Каратаевы из деревни Петровка решили отправиться к иону в Унару. Обратно же смогла добраться не вдруг — мартовская дорога была сплошь разбита повозками со ссыльными. По словам очевидцев, на два с лишним километра растянулась эта странная колонна. В описях имущества, сохранившихся в личных делах спецкомендатуры, значится, что каждая семья имела при себе лишь лошадь с полным комплектом сбруи. Все остальное было изъято на местах.

По мартовскому снегу, по лежневке, проложенной по самым опасным участкам болота, караван добрался до Кулая. Высадились вместе с детьми и женщинами на голой поляне, под сенью непривычного и страшного леса (они так себя и прозвали впоследствии с горький иронией «подосиновики», брошенные под осиной». Чтобы не замерзнуть в необжитой глуши, стали строить балаганы. Паек полагался, особенно в первые дни, скупой — по полфунта помолотой ржи. Правда, ходили ещё слухи, что все, или хотя бы часть того, что изъяли дома, вернут здесь... Так, мол, обещали. Но вскоре стало ясно, что ни на что, кроме своих рук, надеяться нечего. И степняки принялись корчевать лес, готовить землю под пашню. Дело это было—в основном для детей и женщин, мужиков загнали дальше, в тайгу, в кедрач — варить деготь, делать кадки, клепку. На это пошла хлеборобская силушка. Да еще на изготовление гробов. Для дочерей, сыновей, жен — смерть косила слабых, ей-то ведь невдомек, кто на самом деле «классовый враг»...

И лишь недавно заговорили документы, до времени покрытые архивной пылью. Вот что рассказал один из них, акт обследования условий расселения кулацких хозяйств В — Васюганского района — (Кулайский). «6 июля 1930 года комиссия выбыла на Базу до оконечного населенного пункта деревни Петровской Тарского района Омского округа, расположенной от райцентра гор. Тара в 90 километрах, расположение от деревни Петровской до Базы—73 километра, прошли в три дня. Протяжение от Петровской до последнего населенного пункта Петровского сельсовета — хутора Калнин — 10 верст имеет проселочную дорогу, сопряженную с весьма трудными по ней передвижениями, при наличии заболоченности, слабого грунта и отсутствии необходимых мостов, почему передвижение по ней грузов в летний период весьма затруднительно, а может лишь быть по нэп пешеходное и верховое передвижение...

Последние 63 километра имеют сплошную залесенность, имеется пешеходная тропа, не пригодная к проходу с переносом груза, на всем протяжении этой тропы до базы 50% заболоченности, кроме этого имеется рямовое моховое болото на протяжении трех километров, при проходах речек Черемшанки, Камы-шинки, Сорокамыш, М. Кулай, без укладки и настила эти болота не проходимы. Вся эта тропа идет через сплошной лесной массив, шириною тропа около двух аршин. Не доходя четырех километров до базы, на заболоченных местах сделаны настилы из круглого леса, годные лишь для верховых переездок» (из акта обследования условий расселенных кулацких хозяйств).

Побеги из Кулайской ссылки случались часто. Люди бежали болотами, понимая, что рискуют остаться в них навсегда. Иногда выводить из ссылки брались проводники из местных. До девяноста человек зараз — в основном женщины и дети — решались пускаться в рискованное путешествие. Понимая, что за болотом, на Кулае, жизни все равно не будет.

На болоте расстояние не верстами меряется. Здесь каждый шаг может стоить жизни. И стоил. То тут, то там беглецы встречали незахороненные трупики детей, видели мать, прислонившуюся к деревцу, держащую па руках двоих детей. И мать, и дети были мертвы. Были случаи, мне о них говорили с точными адресами, когда матери приходилось решать, кого из детей на болоте бросить, чтобы вывести остальных живыми... И все-таки неведомая ни мне, ни остальным, кому не довелось этого пережить самому, сила гнала людей из ссылки не только группами, но и поодиночке.

Одному такому путнику, седому обессиленному старику, удалось пробраться через болота. Он вышел на окраину села Петровка, повергнув в ужас своим видом сбежавшуюся ребятню. Был он измотан усталостью, доведен до полуобморочного состояния голодом. А в руках держал журавленка. Что помешало ему, истощенному, в дороге съесть птицу? Может, верил он в нее, как в талисман своего спасения?.. Дойдя до деревни, старик рухнул без сил. Крестьяне подобрали его, отнесли в деревенский клуб, и, сердобольный народ, не рассчитав, накормил его (на голодный-то желудок!) досыта. Вот так, на пороге своей свободы, старик и умер. И птицу разодрали в клочья деревенские мальчишки.

Вспомните, какой зловещий образ кулака-мироеда создан нашей литературой, кинематографом. Преувеличение здесь, наверное, лишь в масштабах. По сути же... Да, был, был в 20—30-е, да и в 40-е еще годы ярый классовый враг в деревне. И лютовал он — будь здоров. В той же Таре нам в свое время довелось работать с документами, рассказывающими о зверской расправе над учительницей Лизой Разгуляевой, председателем сельского Совета Морозовым. Светлая память об этих людях до сих пор живет в сердцах многих их односельчан. Как живет и ненависть к нелюдям — убийцам. Вполне понятная ненависть.

Но этим же тарским старожилам (да и только ли им?) принадлежит и страшное, на мой взгляд, заблуждение. Один и;) участников процесса коллективизации уже и наше время признавался: «Не платили в деревне налоги — одну, другую семью раскулачили, сослали. И правильно сделали. Чтоб другим неповадно было».

В Госархиве, перебирая папки спецкомендатуры с личными делами, просматривая другие документы, я все больше и больше понимала кошмарные последствия такого «заблуждения».

«В момент присылки кулаков, в марте месяце, последние, а равно и обслуживающий персонал комендатуры вынуждены были за отсутствием каких-либо построек до весеннего тепла жить во временных шалашах, сделанных из древесных веток. Весною уже были выстроены временные избушки, в большинстве своем крытые легкой крышей (берестой), рассчитанные только на защиту от дождя. Имеющиеся отверстия для окон — размером 20—30 см ширины и высоты, частью из них застеклены, а больше все завешены марлей и тряпками. Часть этих жилых построек (избушек) имеют деревянные полы, остальные же с сырыми земляными полами.

Бань во всех районах шесть. Устроены примитивно (по-черному) вследствие большой окружающей избушки грязи и скопленности народа в избушках, пользования общими нарами — в жилищах повсеместно грязь и сырость, по акту медпункта за март и апрель наблюдались легочные заболевания — (простуда) и позже хронические заболевания, имелся случаи скарлатины и до 30-ти случаев кори. За июнь заболеваемость увеличилась до 85% населения, превалируют простые поносы взрослых и детей, меньше кровавые поносы, вздутие живота и опухоли тела и конечностей, увеличился рост смертности на почве недоедания. Особенно остро стоит вопрос с грудным кормленном детей, имеется общее явление — отсутствие молока у матерей, а отсутствие в районе коров лишает детей и той поддержки, вследствие этого началось опухание детей, голодают и беременные женщины, имеющие 7— 8 месяцев беременности. Дети до 12-летнего возраста также плохо питаются, имея один лишь паек 6 кг ржи» (из акта обследования расселенных кулацких хозяйств).

Вот передо мною документы на семью Беляевых. Глава — Ефим Васильевич, вместе с детьми и женой постановлением Калачинского РИКа от 20 марта 1931 года «подведен под явно кулацкое хозяйство за систематическую эксплоатацию (сохраняю орфографию подлинника.—Авт.) наемного труда с 1914 по 1928-й. Осужден в 1930 году за злостную несдачу хлебных излишков и за убой скота». Так вот, из десяти человек семьи Беляевых кулайское наказание смогли перенести только пятеро, остальные погибли. Ссылки не удалось избежать и заявившему о своем разрыве с семьей сыну Ефима Васильевича, Григорию. Дрогнув перед жизненными испытаниями, Григорий покончил с собой, оставив, по слухам, отчаянное письмо-протест. А сестра его, Серафима, доведенная до безысходности обрушившимися на их большую семью смертями, причитала: «Братики, не уходите из жизни так. Хотя б семью, детей, после себя оставляйте».

Я где-то слышала или читала, что Сталину принадлежат слова: «Сын за отца не ответчик». В известных мне но Кулаю ситуациях все несли ответственность за всех: сыновья и дочери—за родителей, жены—за мужей. В большинстве случаев дети делили с родителями все тяготы ссылки, оставались в кабале даже после смерти родителей. Освобождение на детей, если только они не попадали в 36—37-м годах в поле зрения НКВД (а таких случаев здесь было довольно много), подписывали, как правило, спустя 12—13 лет! Так что политика «ликвидации кулачества как класса» оказалась с дальним прицелом. И тянется она многими нитями в сегодняшний день.

Ефросинья Демидовна Кучер (ныне Ехлакова) была выслана из села Новоуральское вместе с родителями в десятилетнем возрасте. Вместе с Кучер в ссылку отправились еще тринадцать новоуральских семей, а самым зажиточным кулацким семьям каким-то образом удалось бежать. Люди говорили—богатеи откупились от властей. Так ли было — не берусь судить. Во всяком случае, в Кулайской ссылке никто тех семей не встречал. Ефросинья Демидовна же тогда еще всего как следует взвесить в своем уме не смогла. Не могла она понять, почему семью, где все с малолетства работали, причислили к мироедам, почему из дома вы гребли выведенный отцом и старшим братом хлеб нового сорта, предназначенный, как говорил отец, для деревенской коммуны. Сестре, пятнадцатилетней Александре, по дороге в ссылку удалось бежать. Но от судьбы, говорят, куда уйдешь? Впоследствии мужа ее, ставшего заместителем директора ОПХ «Новоуральское», за брак с чуждым классовым элементом исключили из партии, потом, правда, опять восстановили, изрядно помотав нервы.

И все же Александре в те мартовские дни 1930 года удалось избежать самого страшного. А Ефросинья все вынесла на себе. По дороге в Кулай, а добирались они почти месяц, отец ей говорил:
— Был бы жив Ленин, он бы этого не допустил. Ленин сам в ссылке был.
Не хотел, чтобы у нее, у малолетней, навсегда подорвалась вера в справедливость. Он ее и потом, как мог, щадил. Только жизнь ее не жалела. Голод начала 30-х годов стал трагедией для всей страны, а уж тут, в ссылке...

Было время — ломали и варили березовые вотки. выкапывали павших лошадей. Мужики старались попасть в обоз — там, по дороге, можно было хоть что-то выменять на еду. Кое-кому удавалось прикупить и лошадь, только вот на базе, бывало такое, купленную лошадь отбирали, не жалели и ребятишек, вернувшихся домой из лесу с клюквой,— ягоду тоже «конфисковывали».

«Комиссией установлено, что комендатура отпускала часть населения за закупкой продуктов за болото, в смежные районы, а другой части это не разрешалось, и самовольный уход за продуктами на обратном пути с закупкой имел случай конфискации комендатурой продуктов. Комиссия, идя на базу, встретилась с фактом, когда от возвращающегося кулака Целищева Григория, несшего закупленные продукты, встречным конвоем были отобраны деньги 4 рубля с копейками, "1/8 табаку махорки, курительная бумага и произведены побои за самовольный уход. В дальнейшем комиссия при разговоре с самими сотрудниками базы установила (со слов сотрудников), что ими допускались в исключительных случаях побои. То же самое подтверждается и рядом поданных заявлений о побоях и об отобрании вещей и о производстве обысков» (из акта обследования условий расселенных кулацких хозяйств).

Доведенное до отчаяния нищенским существованием семейство Кучер — Ефросинья с братом, золовкой и племянниками — решилось бежать. Проводник на сей раз удачно вывел группу ссыльных из болот. Но дальше уйти не удалось. Брата схватили сразу. Его и еще нескольких мужиков под конвоем отправили куда-то на глазах у родственников. Верочка, его девятилетняя дочка, бросилась было вслед за отцом. Конвоир бил ее прикладом. Потом прозвучала команда и для остальных пойманных: «Старики и дети до 12 лет — па правую сторону, остальные — на левую». Первым предстояло отправиться снова к месту ссылки. Ефросинья Демидовна помнит, как избитую до полусмерти прикладом старуху спецпереселенцам пришлось нести на сооруженных из веток носилках.

— Что это было, зачем это было нужно? — сквозь несдерживаемый поток слез повторяет она сейчас, спустя много лет. Почему ей, честно прожившей всю свою жизнь, через все невзгоды пронесшей веру в идеалы революции, в Ленина, выпало на долго столько несправедливости? Почему и муж ее, Ехлаков Николаи Семенович, прошедший всю войну, награжденный орденами «Знак Почета» и Красной Звезды, медалью «За отвагу», тоже был вплоть до самой войны в постыдном изгнании?..

Для ссыльного, для его детей многие мечты о будущем были заказаны. Работа в мехлесопункте, в столярно-кузнечных мастерских — это был обычный удел спецпереселенца, невзирая на склонности и таланты. Так, в бумагах Кулайской слецкомепдатуры находится постановление на некоего Мамезерова Петра Яковлевича, где сказано, что он «как кулак в 1931 году был выслан на север, в пос. Яглы и в последующем переведен на постоянное место жительства в ссылке в пос. Первая Пятилетка, Знаменского района. Работая в ЛПХ, под разными предлогами сумел получить паспорт, и, хуже того (!) Мамезеров, как выяснилось, Тарским ЛПХ направлен на курсы судоводителей в гор. Архангельск.
...Мамезерова под конвоем этапировать в Омскую область через Тарскую тюрьму для водворения в ссылку».

Думается, органам в то время хватало работы, потому что ссыльные, главным образом дети раскулаченных, пытались устроить свою судьбу, подчас используя самые невероятные пути. Так, один из них попытался поступить в военное училище под чужой фамилией, таким же образом вступил и в комсомол. Доблестные защитники порядка оказались тут не промах. И на допросе в лоб спрашивают задержанного — с какой, мол, целью проник в комсомол и в военное училище. На что парень сообщает своим недоверчивым следователям, мол, в комсомол его приняла первичная организация, и что «если бы меня не отставили за соцположение отца, я был бы таким же, как и мои товарищи. И защищал бы свою Родину, как защищаю я свой глаз». Было это как раз за год до войны. Думаю, этому мальчику довелось-таки доказать свои слова на деле. Как довелось это сделать многим его ровесникам, отринутым ранее от активной жизни, записанным в социально опасные элементы.

В личном деле одного из ссыльных встречается благодарственное письмо с фронта. Командование воинского подразделения благодарит родителей за отличное воспитание сына. Вы думаете, не было гордости у ссыльных «мироедов»?

С кем ни довелось встречаться из бывших кулацких семей, все вспоминали годы ссылки с большей горечью, чем времена войны. Война — это была трагедия для всех, это было всем понятно. Раскулачивание же —это драма насильно оторванных, «сдернутых», как они говорят, людей. И слава Богу, что многие из них не потеряли в этих испытаниях человечности, не озлобились на всех и вся. Крест-то им пришлось нести нелегкий. Так, мать Павла Алексеевича Помазунова, живущего сейчас в Таре, бежала из ссылки по болотам вместе с дочерью. В пути девочка отстала. И, хотя девочку привели нашедшие ее по дороге добрые люди, было уже поздно—от горя мать сошла с ума.

Павел вынужден был приехать по месту ссылки отца. Для него, заядлого охотника, близость леса была в радость. Но, вот беда, ссыльным носить оружие не полагалось. Нарушив запрет, Павел однажды ушел в тайгу, одолжив ружьишко у друга. На обратном пути был пойман комендантом с поличным. В комендатуре ему пришлось натерпеться страху —зарвавшийся вояка угрожал мальчишке наганом. Спас его тогда, так он считает, только счастливый случай. И вот потом, спустя несколько лет, удача уже не улыбнулась ему. Попросившись в армию, он было уже доехал до Омска, но снова был доставлен к месту ссылки как «неподошедший» по своему социальному происхождению.

В армию он, конечно, потом попал. Дойдя на фронте до самого Берлина, он был награжден орденом Красной Звезды, двумя медалями «За боевые заслуги», другими наградами. Казалось бы, чего бояться, чего стыдиться в своей жизни таким, как Павел Алексеевич Помазунов?

Оказывается, есть чего стыдиться. Сейчас во всей стране реабилитированы многие из тех, кто были судимы в 36—37-е годы как «враги народам. Черное пятно прошлого с них смыто. А раскулаченных процесс реабилитации не коснулся. И до сих пор утыкают им иногда .спины колючими словами. Легко ли это вынести?